Бринс Арнат. Он прибыл ужаснуть весь Восток и прос - Страница 119

119

– Если Господу будет угодно, я никогда не буду ни пить, ни есть ничего твоего.

Саладин смешался, нагнулся вперед, спросил с угрозой:

– Бринс Арнат, по твоему закону, если бы ты держал меня у себя в плену, как я сейчас держу тебя, как бы ты поступил со мной?

Все-таки надеялся, что Рено будет молить его. Зачем? Смерть прекратит жажду быстрее шербета, а умирать неизбежно. Шестьдесят два года – немалый срок для рыцаря в Утремере. Многие трусы прожили куда меньше. Рено только бровь заломил и ответил напоследок искренне и от всего сердца:

– С Божьей помощью я бы отрубил тебе голову.

Когда толмач перевел, красивое лицо Саладина перекосилось от ярости:

– Свинья! Ты мой пленник, а смеешь так высокомерно отвечать мне!

Вскочил, рука его потянулась к перевязи, на которой он по примеру Магомета носил меч. Рено напрягся, стиснул зубы. Схватка их всегда была не на живот, а на смерть, и все, что мог в этой жизни, Волк Керака уже сделал. Сейчас будет удар. Это будет коротко и быстро.

Но султан овладел собой, топнул ногой и выбежал из шатра – невысокий, худой, похожий на птицу в своих ярких, развевающихся одеждах и в большой чалме. Охрана и свита поспешили следом. Послышался топот копыт.

Вот и победил Бринс Арнат последний раз.

Закатное солнце просвечивало сквозь желтый шелк, тень от каллиграфической арабской вязи на ткани ложилась на пленников, и золотой воздух залил их, затопил, поймал, как мух в гигантском янтаре. Лузиньян и Ридфор избегали взгляда Шатильона, видно, боялись, что его вина падет и на них. Он все же пересилил себя, попросил:

– Мессиры, поведайте о моей гибели честно и без утайки. Пусть люди знают, что Бринс Арнат не страшился, веру Мухаммеда не принимал и не молил о пощаде.

Понурившиеся бароны молчали, словно он их в трусости упрекнул. Даже Онфруа смутился, как будто отродясь не слыхал об Александре Македонском и Ахилле. Они еще надеялись жить, и правильно: кто-то должен и дальше спасать Землю Обетованную. А Шатильон, Шатильон уже думал только о добром своем имени, о славе, которая ждет каждого франка, чье железное сердце не тронула ржа трусости и себялюбия.

Ответил Эрнуль, оруженосец Балиана Ибелина:

– Волк Керака, если останусь жив, поведаю. Клянусь вам в том Отцом, Сыном и Святым Духом.

Рено закрыл глаза. Отныне он за порогом всех побед и поражений. Бредет себе по обжигающему ноги охровому песку между вздымающимися уступами серо-дымчатых скал, среди бархатных складок дюн, приближается неторопливо к слепящей глаза поверхности Содомского моря, к белым соляным льдинам на водной глади.

Вот и ужаснул Бринс Арнат весь Восток и прославился на весь Запад.

* * *

Для чего Аллах дозволяет своему рабу, родившемуся еще до того, как укрыватели истины захватили Аль-Кудс, дожить до девяноста и двух годов, если не для того, чтобы явить ему милость воочию узреть победу сынов рая?

Немощное тело Усамы ибн Мункыза давно одряхлело, голова поседела, но душа по-прежнему была молода и ненасытна. И дабы насладиться торжеством Аллаха, неугомонный эмир последовал за победоносной армией правоверных.

Его возлюбленный сын Мурхаф ибн Мункыз, сверх меры осыпанный милостями султана, повелел, чтобы рабы несли отца в покойном кресле и заботились обо всех нуждах почтенного старца. Стариковская плоть, она – как капризная женщина, доставляет тем больше забот, чем меньше дарит радостей. И поскольку самой неотложной и насущной нуждой шейзарского эмира было помедлить в этом мире до освобождения Аль-Кудса, Усама наблюдал за боем у Хаттинских рогов из безопасного отдаления.

Но теперь, когда триумфатор объезжал поле битвы, Усама заставлял нубийских невольников поспевать за конем султана, хоть остолопы и спотыкались на камнях и трупах, а кресло тряслось и кренилось. Салах ад-Дина сопровождал его сиятельный сын – Аль-Малик аль-Афдал, победитель тамплиеров в битве при Крессоне, чуть сзади следовал любимый племянник султана – отважный Таки ад-Дин, захвативший сегодня обожествляемый франджами деревянный крест, вдогон тянулись визири, эмиры и личная стража Салах ад-Дина в желтых кафтанах.

Имад ад-Дин аль-Исфахани, секретарь султана, прозванный аль-Катибом, с гордостью рассказывал Усаме, как перед боем его господин носился от правого фланга аскара до левого, проводил смотр всем отрядам, расставлял воинов на самых выгодных позициях. Аль-Малик аль-Назир умел воодушевлять войска: «Какая самая благородная смерть?» – спрашивал он муджахидов, а те отвечали в упоении: «Смерть на пути Аллаха!» Тогда благочестивый военачальник напоминал, что от блаженств рая их отделяют лишь мечи гяуров. А в разгар сражения ободрял правоверных криком: «Победа над врагами Аллаха!» – и клич подхватывали тысячи глоток.

Этот день был благоприятным для поборников ислама – истинная вера восторжествовала над неверием, и среди сынов Троицы воцарилась смерть. На черной от огня земле меж обломков скал валялись драные и грязные стяги со сломленными древками, украшенные гербами щиты, раздутые крупы дохлых коней, сброшенные шлемы, отрубленные руки и ноги. Невидящими глазами мертвецы уставились в небо, и при приближении всадников вороны лениво взлетали с обгоревших тел, сваленных друг на друга, как камни в кладке.

Сиятельный Аль-Афдаль тоже стал вспоминать, как до последней минуты колебался исход боя:

– Оттиснутая на верхушку холма горсточка потерявших лошадей франджей бросалась в атаку с отчаянием смертников и сумела оттеснить наши ряды, хоть пеший рыцарь и неуклюж, как краб-отшельник без раковины. Аль-Малик аль-Назир следил за битвой, менялся в цвете, щипал в тревоге бороду, а потом закричал, не сдержав волнения: «Сатана не может победить!» Когда я увидел, что мамлюки оттеснили врагов обратно на холм, я не удержался и воскликнул: «Мы победили!» Но султан повернулся ко мне и сказал: «Замолчи! Мы не победили, пока стоит алый Лузиньянов шатер». Три раза бросались сыны дьявола на ряды истинно верующих и три раза были отбиты, и только тогда наконец-то рухнул кровавый шатер. И победоносный султан простерся на земле в благодарности Всевышнему и сквозь слезы радости сказал: «Вот теперь мы победили».

119