Бринс Арнат. Он прибыл ужаснуть весь Восток и прос - Страница 101

101

– Шатильон, – выдавил он наконец с мукой сквозь стиснутые зубы, – теперь я знаю, зачем Господь сохранил меня и вас. Мой несчастный племянник будет нуждаться в нас, в моей любви к нему и в вашей ненависти к его врагам.

О, если Господу нужен человек, умеющий ненавидеть, если ему понадобился мститель, то Шатильон подошел бы лучше любого! Если только Рено когда-нибудь выйдет из тюрьмы, он никогда не станет вновь жить бездумно и себялюбиво, ради себя одного, ради наживы и собственного возвышения, о нет! Если милосердный Иисус спасет его, Он сделает это не напрасно, потому что, прав Жослен, за эти годы Шатильон возненавидел обрезанных нехристей так, как их еще никто не умел ненавидеть. Так же, как желудь стремится стать дубом, камень – достигнуть центра земли, а меч – прорубить вражескую плоть, так же Рено посвятил бы остаток своих дней единой цели – мщению. Но им никогда не вырваться из подземелья.

– Чего ждать, Жослен? Для нас все кончится точно так же, как для Паскаля: наши головы тоже украсят стены алеппской цитадели, а глаза накормят здешних воронов. Пока Нуреддин жив, он меня не отпустит, это ясно.

– Значит, надо пережить Нуреддина.

Тут оставалось только смеяться:

– Как может замурованный, всеми забытый узник пережить султана, к услугам которого все медики исламского мира и о здоровье которого молятся все его подданные?!

Жослен никогда не отличался излишней храбростью в бою, твердости в нем было меньше, чем в сыром тесте, но сломать его оказалось нелегко: в плену он умудрялся вселять надежду даже в Рено:

– Может, именно потому, что о нас все забыли. Сколько бы Саладин не уверял Нуреддина в своей преданности, он теперь его главный соперник, а смерть прислуживает молодому Айюбиду преданней кормилицы. Пока подданные Нуреддина возносят за него бесполезные молитвы, курд позаботится, чтобы старый тюрок смертельно объелся или занедужил. – Усмехнулся: – Недалек тот час, когда чуткий Усама ибн-Мункыз перетащит свои драгоценные манускрипты и свою неколебимую верность к новому хозяину.

Нуреддин не молод, но и Шатильон успел состариться в этих сводах: он попал в заточение в расцвете лет, тридцати пяти годов, а ныне ему под пятьдесят. Поэтому, Господи милосердный, Иисус сладчайший, поторопись, яви свою Благодать, пошли твоим рабам знак, яви милость – уничтожь Нуреддина, вызволи из подземелья носителя мести и гнева Рейнальда де Шатильона!

* * *

Аль-Малик аль-Адил Нур ад-Дин сидел на верхушке холма, любовался прекрасным видом на окрестности Дамаска, утолял голод скромной трапезой, состоящей из фиников, питы и козьего сыра, и диктовал преданному Усаме ибн Мункызу послание к вероломному, низкорожденному курду, которого называл не иначе как «изменником», «наглецом» и «подлецом». Предатель захватил себе Миср, Землю Плодородного Полумесяца, завоеванную армией Нур- ад-Дина и по праву принадлежащую Нур ад-Дину, и возвращать не намеревался, а от участия в сокрушении нечестивых гяуров всячески отвиливал. Свет Веры промочил горло студеной водой Джебеля эш-Шейха и продолжил:

– Пишите, эмир. Ты зашел слишком далеко, Юсуф. Ты перешел все пределы. Ты всего-навсего слуга Нур ад-Дина, а теперь ты хочешь захватить власть для себя одного? Смотри не ошибись, ибо мы подняли тебя из небытия и сумеем снова ввергнуть тебя в ничтожество!

Ибн Мункыз одобрительно кивал благородной головой и старательно выводил буквы каллиграфическим почерком.

Опять над Левантом сгущались тучи: сельджукский атабек угрожал войной курдскому самозванцу, и отпрыску благородного рода Мункызов снова приходилось выбирать между падалью и дохлятиной. Арабы, сыны Аравийского полуострова, давно были покорены всеми этими тюрками, курдами, армянами, пополнявшими свои армии черкесскими, монгольскими, берберскими и прочими неведомыми степными дикарями, наспех воспринявшими слово Пророка, но даже понятия не имевшими о великих арабских достижениях и традициях. Род ибн Мункызов потерял свой Шейзар, арабы Леванта – власть над собственной землей и судьбой, а все утонченное, изысканное и благородное наследие ислама – от поэзии до медицины – вырождалось и хирело. Если бы не эти постоянные волны варваров-пришельцев, разве удалось бы проклятым франджам укорениться тут?

Полная чаша Усамы стояла нетронутой. Нет, вся студеная вода Сурии не смогла бы теперь утолить жажду эмира. Нёбо его внезапно взалкало влаги благословенного Нила. Непоседлив Усама, всю жизнь перебирался от двора ко двору. Скитания помогли ему сочинить множество прекрасных стихов и дожить до преклонных годов, вот и на сей раз старый шейзарец доверится зову дальнего пути.

Султан перечитал послание и объявил:

– Клянусь будущим воскресением, дарованным нам Аллахом, немедленно двинусь на неблагодарного предателя со всем моим аскаром.

Решение было принято, и Нур ад-Дин повеселел. Он отдал несколько приятных самому и угодных Аллаху распоряжений: о постройке нового госпиталя в Дамаске, о возведении вдоль всех крупных торговых путей караван-сараев, ужесточил наказания за питье вина. Прослушал чтение любимых хадис Пророка Мухаммеда, мир ему и благословение Аллаха, а затем продолжил приятную прогулку с приближенными. Проезжая среди цветущих и благоухающих садов-бустанов, беседовал с образованным и мудрым эмиром ибн Мункызом о хрупкости человеческой жизни и о непрочности бытия. Что поделаешь, печалился в ответ Усама, лишь редкому избраннику Аллаха удается добиться своих целей, но и его ждет неизбежный конец. Воистину, человек всегда остается в убытке.

101