Бринс Арнат. Он прибыл ужаснуть весь Восток и прос - Страница 73

Констанция бросила лукавый взгляд на подругу:

– Ну, одного рыцаря без страха и упрека, который верно служит своей даме и выдержал все наложенные на него испытания, мы все же знаем.

Изабо только фыркнула и склонилась к рукоделию, скрывая торжествующую улыбку. Констанция задумчиво вертела гусиное перо в руках:

– Вся любовь во мне давно перегорела – и к Пуатье, и к Шатильону, а ненависть к Алиенор жива. Как это зло в нас оказывается настолько сильнее добра и любви?

– Было бы наоборот – в любви, верности и добре не было бы никакой заслуги.

Констанция вспомнила, как желала, как добивалась Шатильона, вспомнила, что из этого вышло, задохнулась невыносимой обидой:

– Заслуга в них, может, и великая, а вот пользы ни малейшей. – Подтянула очередное прошение, но вернуться к чтению не могла: – А вдруг я возьму грех на душу, а Мануил все равно на Марии не женится?

– Женится. Он аж трясся от вожделения к ней. Уж мне ли не признать старческой похоти? К тому же других подходящих невест в Утремере нет. И ему ценно родство с княжеством Антиохийским, а не с графством Триполийским, до которого Византии нет никакого дела. А главное, – передразнивая мадам Доротею, Изабо ханжески опустила глаза, поджала губы и молитвенно сцепила руки, – какой же тут грех? Вот умолчать о таком было бы непростительно! Нельзя же допустить, чтобы Багрянородный и Порфироносный самодержец, Равноапостольный, Боговенчанный Доминус обвенчался с девицей, чья мать славилась распущенностью по всему Заморью!

– Изабо, уж если ты превратилась в рьяную поборницу добродетели, то того и гляди сатана символ веры прочтет!

Констанция стиснула руки, не зная, на что решиться. Кузина Мелисенда помнилась худенькой, бледной, милой девочкой, только бесконечно жалкой и забитой. Бедняжке в детстве доставалось не меньше, чем самой Констанции. И не вина юницы, что кузен Бодуэн и ее распутная мать воспользовались ею, это ведь они затеяли недостойное сватовство. Но Изабо права – и в самом деле происходило ужасное: Годиэрна соблазняла своей дочерью – пусть ничего не знающей, но императорской диадемы недостойной! – наивного, доверчивого вдовца. Так Иродиада погубила Иоанна Крестителя прельстительной Саломеей. И пусть сама Мелисенда не виновна, но чем виновна безупречная Мария Антиохийская? Бодуэн предпочел ей Мелисенду, только чтобы предотвратить сближение между Византией и Антиохией. А у Марии ведь на Мануила несравнимо больше прав, начиная с неоспоримо благородного происхождения и кончая куда более достославной генеалогией! И понравилась она греку задолго до того, как король вмешался. Изабо права, недопустимо позволить плоду прелюбодеяния занять престол ромейских самодержцев, посягнуть на место, предназначенное незапятнанной, белоснежной лилии Антиохии.

Мадам де Бретолио заметила невозмутимо, как о деле давно решенном:

– Я уверена, что смещенный Афанасий охотно поспешит в Константинополь, чтобы спасти наивного автократора от позорного брака. Заодно откроет глаза василевсу на то, кто его истинный друг и заботится о его чести и достоинстве, а кто печется лишь о собственной выгоде.

Разумеется, Констанция пеклась о чести и достоинстве василевса.

* * *

Рено раздраженно приказал:

– Шарль, заткнись или я прибью тебя!

Толстяк ныл постоянно. Потому что был голоден, потому что у него болели суставы, тянуло колени, кололо в боку, зудело в зубе, потому что ночью он мерз, а днем ему было душно… Сейчас он с ужасом вглядывался в сгиб локтя и жаловался:

– Это не просто сыпь! Это больно и чешется. Это проказа, я уверен, что это проказа! – Испугавшись собственных слов, взвизгнул: – В этом чертовом подвале что угодно подцепишь!

Если бы хворь невыносимого Шарля зависела от Шатильона, ипохондрика разбила бы не вялотекущая проказа, а мгновенная гибель:

– Довольно, зануда. Какая тебе разница, от чего тут сдохнуть?

Но добросердечный Альберик поднялся, с усилием, прихрамывая и покачиваясь, добрался до соседа, склонился над рукой малодушного нытика, внимательно рассмотрел болячку, небрезгливо потыкал пальцами в белую сыворотку плоти. Шарль взвизгнул.

– Это просто потница, – успокоил его юноша. – У моего брата проказа, я знаю, как она выглядит.

Шарль тут же отпрянул от юноши, словно обжёгся. Тот не обиделся, плеснул из миски воды, пучком соломы тщательно протер складки кожи Толстяка. Терпение у юного оруженосца было ангельское, и оно тоже бесило Рейнальда, когда обращалось на недостойного труса. И это в то время как именно Альберик, а вовсе не Толстяк, явно сдавал и слабел. Он уже почти не мог ходить, отощал до того, что стал похож на простынку на просушке, и чах с каждым днем.

Без бывшего оруженосца Шатильон в эти первые месяцы заточения сошел бы с ума. Зима на дне каменного мешка уничтожила веру в себя: бесполезны оказались его ум, сила, дерзость, решимость и отчаянность. Он впервые ощутил себя ничтожным и беспомощным. Никто из двух его сюзеренов о нем не вспомнил, он не получил ни единой весточки от семьи, до него не дошло ни слова поддержки от вассалов и соратников. Господь, защитивший пророка Даниила во рву со львами, равнодушно предоставил Рейнальду де Шатильону гнить в басурманской яме. Князь был готов к героической смерти, он стоически перетерпел бы пытки, но не мог перенести медленное, бессмысленное, унизительное прозябание, неведомое будущее, равнодушие всего христианского мира, угрозу тихого угасания и захирения, собственное бессилие и полную бездеятельность. Темница обесценила все его достоинства мужчины и честь рыцаря. Князь Антиохийский был взвешен и найден легким, наряду с балбесом и трусом Шарлем, отчего терпеть Толстяка стало лишь противнее.